Вернуться в каталог
Г.Ч.Босман
Тёща
– Нет, сейчас её здесь нет, – сказал Джури Стейн, – в смысле, нет в доме. В последний раз я её видел с полчаса назад. Она была в шляпке.
Крис Вельман заметил, что сочувствует Джури Стейну, поскольку приезд тёщи в гости – это, наверное, самое древнее из всех несчастий мира.
При этом он всегда думал, что с ним-то это будет по-другому. Поэтому раньше он несколько раздражался, когда слышал, как другие рассказывали, сколько горя приходит в их жизнь в тот момент, когда открываешь верхнюю половину входной двери и видишь там маленькую старушку с чемоданами.
– И вид у неё такой, как будто у неё во рту и масло-то не растает, – вставил Джури Стейн.
– Женатые люди, которые говорят так, просто совершенно бесчувственны, так я думал, когда сам только что женился, – продолжал Крис Вельман, – И ещё я думал, что у мужчины должно быть поистине чёрствое сердце, чтобы в нём не нашлось места для хрупкой маленькой старушки, стоящей у входной двери с...
– Не такая уж она и маленькая и хрупкая, – перебил Джури Стейн, – и ещё она завязывает волосы в тугой узел сзади. И подозрительно принюхивается, не пахнет ли где спиртным, прежде чем переступить порог.
– Ещё я думал, – продолжал Крис Вельман, – что уж хотя бы ради своей жены мужчина должен суметь заставить себя быть приветливым с тёщей, что бы он о ней на самом деле ни думал. Если он, конечно, хоть немного мужчина. Так я полагал. И я никогда не видел ничего смешного в шутках про тёщу. Я, бывало, с сожалением качал головой, когда кто-то рассказывал смешную, по его мнению, историю про тёщу.
– И как она говорит «Ничего страшного, в этих чемоданах ничего хрупкого нет», когда ты заносишь их внутрь, – добавил Джури Стейн, – подразумевая что это я потому запнулся о стул, что был выпивши, хотя на самом деле я просто нервничал.
Но тут Крис Вельман поведал, что эти его идеи в подверглись, в некоторой степени, модификации, после того как его собственная тёща нанесла им довольно продолжительный визит:
– Хотя теперь, вспоминая это, я понимаю, что визит на самом деле не был очень уж долгим. Он просто казался таким. А потом, когда уже стало понятно, что она вот-вот уедет, она в последний момент продлила своё пребывание у нас. Опять-таки, правды ради я должен признать, что она не так уж сильно его и продлила. И, к тому же, это случилось не по её вине. Но мои знакомые, которые не попадались мне в это время, потом говорили, как сильно я постарел с нашей последней встречи.
– Вообще-то, – продолжал Крис Вельман, – моя тёща продлила свой визит оттого, что сломался почтовый грузовик, на котором она должна была ехать назад, и у шофёра с помощником ушло почти что два часа на то, чтобы снова завести мотор. Вот на это-то время она свой визит и продлила. Я же говорю, скорее всего она не виновата. Хотя, если вспомнить, что она, бывало, устраивала...
– В любом случае, – добавил Крис Вельман, – даже сейчас я не вижу ничего смешного в шутках про тёщу. Такие шутки обычно рассказывают грубые, бесчувственные люди. Пускай к такому хоть раз приедет его собственная тёща – хоть разочек. После этого он никогда уже над шутками о тёщах смеяться не будет. А скорее всего, он и совсем смеяться больше никогда не будет.
– Хуже всего, – заявил Джури Стейн, – что она тебя всё время с кем-то сравнивает. Может, не всегда вслух, все больше обиняками. Например, она упомянет, как другая её дочь вышла за служащего из билетной кассы, и теперь кухонную плиту топит углём, и ей не надо брать ящик из-под прайсовских свеч и идти собирать сухие коровьи лепёшки.
– Нет, только не теперь, – перебил Ат Науде, – теперь все газеты пишут о перебоях с углем в городах. Теперь, как я понимаю, если можно сжечь сам этот ящик – уже хорошо.
– Или как она упоминает своего младшего сына, Иебедию, который теперь стал дьяконом в церкви, – продолжал Джури Стейн, – Нет, я ничего плохого не хочу сказать про нынешнего Иебедию. Потому, что я знал Иебедию только до того, как он стал дьяконом в церкви, – это было на приисках. Вообще-то, прииски – не то место, где церковному дьякону бывает очень удобно, особенно учитывая нравы, которые царили на приисках в те дни. Но я про Иебедию скажу вот что: он никогда не показывал, как ему трудно было приспособиться к той грубой обстановке и какой это был для него кошмар. Глядя на него, нельзя было подумать, что он особенно страдал в таком греховном месте.
И, я думаю, Иебедия до сих пор был бы на приисках, сидел бы где-нибудь в баре в какой-нибудь убогой гостинице и старательно закрывал глаза на безобразия вокруг, если бы совет старателей не явился к нему и не выставил с приисков. Не знаю почему, но, беседуя с Иебедией, члены совета одновременно поливали Иебедию смолой, и обсыпали перьями из подушки, которую не поленились принести с собой. И вот этого-то Иебедию мне тёща теперь ставит в пример. Не столько прямыми словами, сколько намёками и околичностями.
И когда я пытаюсь хоть немного, не упоминая самого плохого, развенчать её заблуждение о Иебедии, она лишь сидит и ухмыляется. Она жалеет меня – считает, что я просто завидую Иебедии из-за того, что в той подушке были в основном первосортные перья мускусной утки.
– Да, и в моём случае было что-то в этом же роде, – заметил Крис Вельман, – что вызвало столь радикальную перемену в моих взглядах.
– Не думаю, чтобы я очень уж сильно возражал, если бы моя тёща, когда гостила у нас, всего лишь нахваливала своего сына, – продолжил Крис Вельман, – Думаю, я бы это как-нибудь перенёс. В конце концов, вместе с её сыном я учился в школе, и он списывал у меня задания по правописанию. Я очень этим гордился – что он у меня списывал. Потому что до этого я считал, что хуже меня по правописанию нет никого во всей школе.
А теперь учителю пришлось признать, что другой ученик (про которого тогда никто и подумать не мог, что тот станет шурином Криса Вельмана) был самым ужасным в правописании за всю его, учителя, карьеру.
– И никто не догадывался, – добавил Крис Вельман, – что он делал столько ошибок, потому что списывал у меня. Так что, вы видите, что бы там его мамаша ни говорила, ничего против её сына я не имею. Другое дело её покойный муж. О нём она говорила без умолку. О нём и...
– Ага, и о выпивке, – вставил Джури Стейн.
– Поскольку иной раз я мог хлебнуть чуть-чуть мампура, чтоб немного поднять настроение, – продолжал Крис Вельман, – она считала, что я последний горький пьяница, из тех что регулярно нещадно бьёт свою жену. И я уже сам стал считать себя последним горьким пьяницей...
Тут вмешался Гейсберт ван Тондер с замечанием:
– Как я вижу, приезд тёщи Криса Вельмана был только к лучшему. Она поразительно быстро установила, откуда на самом деле происходят все беды Криса Вельмана. Хотя, надо сказать, ей пришлось бы быть очень уж ненаблюдательной, чтобы не заметить этого сразу, как только она переступила порог. А взамен вместо благодарности Крис Вельман говорит о ней такие неприятные слова.
– Я только надеюсь, – добавил Гейсберт ван Тондер, – что Крис Вельман не забылся до такой степени, чтобы и тёщу свою избить. В любом случае мне теперь понятно, почему визит этой доброй старой леди так вывел Криса Вельмана из себя, а ведь она хотела, как лучше. Но она не виновата, что Крис Вельман такой, какой он есть.
Если бы ты принят её слова близко к сердцу, ты бы был теперь другим человеком. А то ты совсем зачерствел и не можешь даже найти доброго слова для матери своей жены. Это касается и Джури Стейна тоже.
Пока две упомянутые личности обдумывали подходящий ответ, Ат Науде сообщил, что сегодня уже встретил тёщу Джури Стейна. Она шла пешком через вельд. Шла довольно быстро, уточнил Ат Науде.
– Так я ведь уже говорил, что видел, как она надела шляпку и вышла, – сказал Джури Стейн, и добавил: – но особенных надежд я не питал, поскольку чемоданов с собой она не взяла.
– Теперь о её покойном муже, – Крис Вельман вернулся к прежней теме разговора, – Когда она стояла перед домом, она не преминула заметить, что её покойный муж был не таков. Её покойный муж никогда бы не допустил, чтобы фасад его дома пришёл в такое плачевное состояние. Даже тогда, когда ревматизм скрутил его так, что он целый день носу из спальни не показывал. В те времена это почему-то называлось ревматизмом. В общем, деваться некуда, пришлось мне вытащить старую стремянку и ведро извёстки и приступить к побелке фасада.
И тут, конечно, моя тёща должна была непременно пройти мимо и заметить, что её покойный муж никогда не стал бы возить кистью как попало, а клал бы извёстку ровными, аккуратными мазками, и уж точно не испачкал бы своё лицо, одежду и рукоятку кисти.
И когда верёвка на стремянке от ветхости порвалась, тёща не спросила меня, не ушибся ли я, свалившись, и не предложила помочь вытащить мою ногу из ведра с извёсткой. Вместо этого она заявила, что её покойный муж ни за что на свете не полез бы на стремянку пьяным, и не попытался бы её оттудова угробить.
– А чего еще ты, Крис Вельман, хотел? – спросил Гейсберт ван Тондер, – Раз ты полез на стремянку с ведром извёстки, сам будучи до краёв наполнен мампуром, то понятно, что беды не миновать.
– Я же уже сказал, всё дело в верёвке, – Крис Вельман был мрачен, – Между прочим, за всё то время, что тёща жила у нас, я вообще ни разу не выпил. В смысле, дома. Перед её приездом я вытащил свой перегонный куб из тележного сарая и спрятал в другом, где когда-то хранил картошку. Сарай этот стоял довольно далеко от дома, за холмом, отчего я им давно уже не пользовался. Вот туда я и ходил, чтобы выпить – в такую-то даль.
Гейсберт ван Тондер прищёлкнул языком, демонстрируя, как он разочарован подобной степенью человеческого падения. Глядя на него, можно было подумать, что это он, Гейсберт ван Тондер, а не Иебедия, шурин Джури Стейна, был дьяконом в церкви.
– И уж точно никогда мне не забыть, – продолжил Крис Вельман, – того дня, когда прибежал Мбулу, мой пастух, и сказал что встретил в вельде старую миссис, и она его отправила в Нитвердинд за полицией. Но, конечно, Мбулу за полицией не отправился. Он знал, что надо делать, и вместо этого отправился за мной. Я поспешил вместе с ним, и он привёл меня прямо туда, к старому картофельному сараю, возле которого стояла моя тёща. «Это просто ужасно, – заявила она при моём появлении, – Одна надежда, что полиция явится вовремя. Ты знаешь, что находится в этом сарае? Нет, тебе ни за что не догадаться – перегонный куб! Подумать только, бечуаны на твоей ферме тайно гонят бренди! Если встать вот здесь и посмотреть через щель в двери, то аппарат будет отлично виден»
Я притворился, будто смотрю, и сказал, да, она права, эти бечуаны совсем отбились от рук. Я с ними очень строго поговорю, – сказал я, – ведь то, что они тут устроили, это так низко и незаконно, и всё такое. Но, конечно, полицию сюда звать не надо, – сказал я, – только этих неприятностей нам на ферме не хватало. Но вы даже не представляете, каких трудов мне стоило отговорить мою тёщу, которая как раз подсчитала, что сержант из Нитвердинда мог бы быть здесь уже через час.
В конце концов я буквально умолял её дать этим бесстыдным бечуанам ещё один шанс, хотя, по её словам, уж лучше бы бечуаны по-прежнему занимались людоедством, чем незаконно гнали бренди. Наконец, она смилостивилась, но только после того, как я, вняв её требованиям, разбил все банки в сарае и не оставил от перегонного куба ничего, кроме нескольких ярдов изогнутых латунных трубок, которые при всём желании невозможно было бы снова собрать.
Крис Вельман вздохнул:
– И подумать только, ведь это был один из лучших перегонных кубов во всём Большом Марико, – так он закончил свою речь.
Джури Стейн вдруг странно разволновался:
– Куда, ты говорил, она пошла, – спросил он Ата Науде, – через вельд в шляпке? В каком, имею в виду, направлении? Давай, давай быстрей!
Ат Науде, как мог, объяснил, куда.
– О, Боже! – воскликнул Джури Стейн.
Перевод: Африканец
Редактор перевода: Агафья