Вернуться в каталог
Г.Ч.Босман
По-соседски
– Между Союзом и Протекторатом будет забор, – объявил Ат Науде. По радио говорят, об этом сейчас ведутся переговоры.
– Надеюсь, в заборе будут ворота, хоть кое-где? – спросил Крис Вельман. – Иначе как же мы попадём на сторону Рамоутсы?
– Да, с этим забором, – согласился Ат Науде, – товары, заказанные из Йоханнесбурга, застрянут там навсегда, – и добавил: – Но мы не заметим разницы. Просто покажется, что поезда ходят чуть медленнее обычного.
– С заборами есть одна странность, – вступил Дедушка Беккер, – я её заметил уже давно. Если огородить ферму забором, то никого, кто хочет попасть внутрь, этот забор не остановит. Вот сам ты будешь заперт внутри, да ещё и за колючей проволокой.
Тем временем Гейсберт ван Тондер, имевший довольно обширные интересы в контрабанде скота, погрузился в размышления. И когда он начал говорить, то стало ясно, что это не были пустые, беззаботные мечтания. Нет, его рассуждения были практичны и прямы – столь же прямы, как построенная при помощи теодолита линия того забора, который отныне будет официальной границей между Союзом и Землёй Бечуанов.
– Должен быть настоящий забор, в этом я убеждён, – объявил Гейберт ван Тондер, – Трудно контрабандой перегонять скот из Протектората в Трансвааль, если нет границы, через которую его надо перегонять. Так что хорошо, что правительство этим озаботилось. Эти вещи должны быть устроены правильно. А то я несколько раз даже собирался бросить своё занятие – не мог понять, есть ли в нём толк. Понимаете, о чём я?
Или ты в Марико, или нет. И или ты в Протекторате, или нет. Если нет нормальной границы, то можно оказаться со стадом скота прямо на рынке в Йоханнесбурге и не знать толком, в Трансваале ты или всё ещё в Земле Бечуанов. Даже тогда, когда распорядитель аукциона начинает собирать заявки, не знаешь, будут ли они в фунтовых бумажках или в мотках латунной проволоки.
Так и ждёшь, что кто-нибудь крикнет: «Столько-то ниток бус!». Так что могу только сказать, чем скорее они поставят нормальный забор, тем лучше. Нынешний порядок чересчур затянулся. Надо же знать, перегнал ты быка через границу или нет. Всё должно быть законно.
Годы занятия контрабандой скота придали мышлению Гейсберта ван Тондера заметный юридический уклон. Он любил, когда вещи устроены по правилу и канону, по инструкции и кодексу. И следующий его вопрос показал это:
– В этих обсуждениях, которые наше правительство ведет с властями Протектората, – спросил он, – сказали ли они толком, какой именно тип забора они собираются поставить? Будут ли это стальные шесты на проволочных растяжках, таких, которые приходится резать? Или такие столбы, которые надо выдёргивать, а потом пригибать весь забор к земле, чтобы скот перешёл по куску брезента? Здесь нужно внести ясность, прежде чем приступать, я так думаю.
Естественно, разговор после этого принял технический характер. Говорили о тросах и о землемерах, о неверно поставленных вехах и опять о землемерах, об оградах, и о том, как проволока отскочила и рикошетом распорола Куусу Нинаберу подбородок, о колючей проволоке различных номеров и о выражениях, которые употреблял потом Куус Нинабер, с трудом открывая рот из-за пластыря на подбородке.
– И тогда землемер мне сказал, – рассказывал Крис Вельман примерно через полчаса, – что, если я сомневаюсь, что ручей не проходит по моей земле, то я сам могу проверить его цифры. Их там, сказал он, всего восемь страниц, и в тех местах, где цифры слишком малы и неразборчивы, он обведёт их чернилами, чтобы я мог прочесть.
И он даже даст мне книгу, целиком состоящую из цифр, которая объяснит мне, что означают те цифры, которые он написал. А когда я заявил ему, что мы брали воду из этого ручья со времён моего дедушки, землемер только улыбнулся, как будто он разбирается в этом лучше моего дедушки. И сказал, что понять этого не может. С другой стороны холма, по прямой, ручей проходит далеко за границей моей фермы.
«И о чём только думал тот, другой землемер, много лет назад, никак не пойму, – говорил он. Со всеми этими книгами и цифрами, этого не понять». Разумеется, я не мог этого ему рассказать, хотя эту историю мы все в семье хорошо знали.
У моего дедушки в своё время были ровно такие же трудности с землемером. Это было много лет назад, я уж и не помню, сколько. Когда мой дедушка сказал землемеру: «Откуда вы знаете, что линия, которую вы провели с другой стороны холма, проходит по прямой досюда? Вы что, можете смотреть сквозь холм – холм высотой в пятьдесят шагов и длиной в полмили?» – землемер был вынужден согласиться, что, разумеется, ни один человек не может смотреть сквозь холм. И землемеру было очень стыдно за своё невежество. И он изменил карту в точности так, как его попросил мой дедушка.
Самое забавное в этом – что у моего дедушки не было никаких познаний в цифрах. Даже, думаю, он и читать их не умел. Все, что было у дедушки во время разговора с землемером, – это дробовик. Один ствол обычный, другой с чоком, и стволы довольно коротко обрезаны. И, говорят, когда землемер уехал с фермы, после того, как мой дедушка указал ему на его заблуждения с цифрами, он был самым обходительным землемером, который когда-либо появлялся в этой части Дварсберга.
– Без сомнений, – добавил он, – во время установки пограничного забора между Землёй Бечуанов и Трансваалем будет немало инцидентов подобного рода, и не одному землемеру придётся удивлённо поднять брови.
А может быть, иной землемер достанет из кармана шёлковый носовой платок и начнёт протирать свой теодолит, приговаривая, что не следовало доверять столь чувствительный прибор носильщику из племени мчопи, от которого разит негритянским пивом.
В общем, при проведении границы между Трансваалем и Протекторатом много у кого будут трудности.
– Я ещё надеюсь, – сказал Джури Стейн, подмигивая, – что, когда правительство будет поставлять столбы и проволоку для забора, не случится обычной в таких случаях путаницы насчёт того, кому именно эти материалы предназначены. Например, такой, когда фермеры вдруг начнут сооружать новые загоны для скота, а рабочие, вместо того, чтобы строить забор, будут сидеть кучками по всему вельду и играть в шашки, потому что у них не будет ни проволоки, ни столбов.
Но всё равно, скоро должны будут установить забор, вдоль границы Марико, через вельд. Колючая проволока. Металлическая нить вдоль границы. На которой, как и положено в вельде, растут шипы.
– Теперь насчёт забора, – сказал Крис Вельман, – Когда я думаю о заборе, я всегда вспоминаю доброго соседа, который стоит по другую сторону, качает головой и с улыбкой, полной братской любви, рассматривает, что же я делаю с моей стороны забора. И меня бесят советы, которые он даёт, насчёт того, как это сделать лучше.
Например, как-то раз я строил новый дом, чтобы у жены и детей была крыша над головой. Пришёл сосед и встал с той стороны забора, глядя на мои необожженные кирпичи и добросердечно качая головой. Болотная глина не годится для кирпичей, высушенных на солнце, сказал он, хлев из них развалится после первого же дождя. И у меня не хватило духу сказать ему правду – то есть, было стыдно признаться, что я, вообще-то, хотел из этих кирпичей строить дом.
Так что в итоге вместо дома я построил еще один хлев, который мне не был нужен. И только потом, гораздо позже, когда отвалился кусок грязи, которым мой сосед замазал фасад, я понял, что его дом, о котором он всегда говорил так напыщенно, был построен не из чего иного, как необожженных кирпичей из болотной глины.
– Да, – добавил Джури Стейн, – или еще бывает, что ты мастеришь подпорки для винограда. А потом придёт сосед и скажет, – ну и шаткие же подпорки, лозу они не выдержат. И ты говоришь – я же не совсем дурак, я это не под лозу делаю. Это для жены – она собирается здесь вьюнок посадить. Такой, знаете, с листьями, похожими на перья.
И сосед соглашается, но добавляет, что он надеется, это не очень тяжёлые перья, ведь слишком большая тяжесть обрушит всю конструкцию. К этому времени ты уже чувствуешь себя маленьким коричневым долгоносиком, который ползёт по боковому побегу той лозы, что ты собирался здесь посадить. И, что интересно, совершенно равнодушен к голубеньким цветочкам, что растут на том вьюнке, который будет тут вместо этого.
Да, согласились мы, любопытно, что время от времени тебе попадается хлев, который явно слишком хорош для обычной фермы в вельде – с квадратами и треугольниками, вырезанными по штукатурке над входной дверью. И с верандой – такой, что, если не знать, что это хлев, то можно представить людей, которые там сидят и пьют кофе. Или ты видишь тонкие, воздушные нити побегов, робко ползущие по совершенно им не сообразной прочной решётке на толстых, просмолённых столбах – как будто фермер боялся, чтобы эти лёгкие, бледные цветочки не улетели. И всё это из-за совета добросердечного соседа, который однажды остановился по ту сторону забора и прищурился, как будто не верил своим глазам. Одна его рука при этом непринуждённо лежала на проволоке, как будто в любую секунду он готов перепрыгнуть забор, подойти, отобрать у тебя то, чем ты занят, и показать, как это делается. А другая рука была приставлена ко лбу, чтобы лучше видеть. И в промежутках между советами он по-доброму качал головой.
Вот что, сказали мы, олицетворяет для нас забор. И тогда юный Вермаак, учитель, сделал одно замечание – это была его первая возможность вставить хоть слово:
– Насколько я могу судить, – сказал учитель, – забор между Союзом и Протекторатом приведёт к тому, что Союз и Протекторат заживут, в полном смысле этого слова, по-соседски.
Перевод: Африканец
Редактор перевода: Агафья