Вернуться в каталог
Г.Ч.Босман
Спектакль
– И зачем только Жак ле Франсэ это вообще поставил? – спросил Гейсберт ван Тондер.
Этими словами он отчасти выразил общее настроение по поводу пьесы, с которой известный африканерский актер Жак ле Франсэ гастролировал по провинции. Многие из нас съездили в Беккерсдал посмотреть представление. Но, как частенько бывает в таких случаях, те, кто спектакля не видел, знали о нём не меньше, чем те, кто видел. Иные даже больше.
– Чего я не пойму, так как это церковный совет разрешил Жаку ле Франсэ ставить пьесу в церковном зале, – возмутился Крис Вельман, – особенно если учесть, что от церковного зала до самой церкви камнем докинуть можно.
Разумеется, Джури Стейн не мог оставить такое заявление без внимания. Ведь критика церковного совета означала в каком-то смысле упрёки, адресованные дьякону Кирстейну, двоюродному брату жены Джури.
– Нет, не сказал бы я, что можно докинуть камнем, – объявил Джури Стейн, – ведь площадь занимает два моргена земли, а зал стоит на противоположной от церкви стороне. К тому же, между ними растет ряд эвкалиптов. Высоких, разросшихся эвкалиптов. Нет, нельзя там докинуть камнем, точно нельзя, Крис.
Тут Ат Науде высказал соображение, что, без сомнения, Жак ле Франсэ своими жульническими актёрскими штучками как-то обвёл вокруг пальца членов церковного совета. Скорее всего, наплёл им чего-нибудь. Может быть, он сказал дьяконам и старостам, что собирается снова поставить пьесу «Чужой ребёнок», которая получила всеобщее признание: все находили весьма поучительным настойчивое разоблачение греховной жизни Йоханнесбурга. Той жизни, в которой, как в капкане, оказалась героиня пьесы, Крошка Хаасбрук – ведь она была молода, приехала из захолустья и ничего не знала о жизни.
– Хотя, вообще-то, я не уверен, что эта пьеса в самом деле возымела действие, – задумчиво добавил Ат Науде, – ведь как раз вскоре после неё Дрика Бассон из Энзельсберга уехала в Йоханнесбург, так? Наверное, пьеса «Чужой ребёнок» была несколько: эээ... слишком настойчивой.
Здесь в разговор вступил Джонни Кун. Казалось, что Джонни Кун ездил в Йоханнесбург давным-давно – из-за одной девушки, которой было очень одиноко в этом большом городе. Вернувшись в Марико, он помалкивал о своей поездке, только упомянул, что в здании рядом с вокзалом дверной проём подпирали два каменных человека, да ещё сказал, мол, тротуары были так забиты народом, что по ним едва можно было ходить. Но долго ещё после возвращения он выглядел более одиноким в гостиной Джури Стейна, чем приезжий в огромном городе.
– Не знаю, можно ли назвать пьесу Жака ле Франсэ о девушке, уехавшей в Йоханнесбург, в самом деле такой уж поучительной. Есть там, конечно, правда жизни. Но бывает такая правда, которую никогда не покажут ни в одной пьесе Жака ле Франсэ – да, думаю, и вообще ни в одной пьесе.
Гейсберт ван Тондер хохотнул.
– Я помню, что ты тогда рассказывал, вернувшись из Йоханнесбурга, – сказал Гейсберт ван Тондер Джонни Куну, – Ты тогда говорил, что толпа на тротуарах такая плотная, что с трудом можно пробраться. А ведь в пьесе «Чужой ребёнок» не так. Героиня, Крошка Хаасбрук, не испытывала трудностей, бродя по тротуарам. А когда она не бродила, то стояла под фонарём.
Здесь-то Ат Науде и упомянул героиню новой пьесы Жака ле Франсэ, что он теперь ставил в Беккерсдале. Её звали Труйда Зимерс.
– Это, конечно, выдуманное имя, – сказал Ат Науде. – Ровно так же, как и Жак ле Франсэ – выдуманное имя. На самом деле его зовут Поггенпул, или что-то вроде того. Но как хоть один африканерский писатель мог написать такую вещь, которая...
– Но автор этой пьесы не африканер, – объяснил юный Вермаак, учитель. – Это же перевод из...
– Тогда подумать только, как это хоть один африканер мог так опуститься, чтоб перевести такое. И я вам больше скажу – этот Жак ле Франсэ, или Якобус Поггенпул, или как его там, он ведь цветной. Я это хорошо разглядел. Как бы он ни накладывал грим и всё прочее, чтобы сойти за белого, это был цветной человек, там, на сцене. Не знаю, как же я не заметил это в пьесе «Чужой ребёнок». Может быть, тогда я сидел слишком далеко.
Юный Вермаак не замечал, что мы над ним подшучиваем. Он печально покачал головой. Потом начал терпеливо объяснять, что на самом деле Жак ле Франсэ играл роль цветного. Он и не должен был быть белым в пьесе. Это важно для сюжета – то, что Жак ле Франсэ не был белым. Об этом говорится даже и в названии драмы, сказал учитель.
– Так кто же он тогда – француз, что ли? – спросил Джури Стейн. – Почему же он сразу не сказал?
Тут несколько голосов один за другим заявили, что в этой истории было что-то такое, чего никак не понять: почему вдруг такая хорошенькая девушка, как Труйда Зимерс, которая носит шляпку с синим цветком, могла влюбиться в цветного и даже выйти за него замуж. А ведь именно это и произошло в пьесе.
– И ведь не может быть, чтобы она не знала, – заметил Крис Вельман, – господин Вермаак только что указал, что об этом говорится в заглавии пьесы. Я, правда, не видел cпектакля. Я думал поехать, но один из моих мулов заболел. Но я как-то раз видел Труйду Зимерс на сцене. И даже сейчас, говоря о ней, я вспоминаю, какая красивая она была. Так подумать только, что она могла выйти замуж за цветного, при том, что знала это с самого начала. И ведь вряд ли он ей мог наврать, что просто загорел на солнце – ведь она могла всё прочитать в афишах. Если учитель мог это прочитать, то и Труйда тоже могла.
– В любом случае, этого можно было ожидать, – сказал Гейсберт ван Тондер, – что Жак ле Франсэ в финале убьёт Труйду Зимерс, имею в виду. В конце концов, чего ещё ожидать от подобного брака? Может быть, с этой точки зрения можно считать пьесу предупреждением для любой уважающей себя белой девушки в стране.
– Но ведь пьеса вовсе не об этом! – настаивал юный Вермаак, – Вообще-то, это хорошая пьеса. Она имеет подлинную образовательную ценность. Но не такую образовательную ценность, как вы думаете. Ведь это перевод (и, кстати, очень плохой перевод – не удивлюсь, если Жак ле Франсэ переводил сам) сочинения великого...
На этот раз перебил Джонни Кун:
– Хорошо им всем так говорить о девушке, которая сбилась с пути, – сказал Джонни Кун, – но очень многое зависит от обстоятельств. Я теперь кое-что понял. Взять случай с той девушкой, которая...
Мы замерли и приготовились слушать. Гейсберт ван Тондер даже ткнул Криса Вельмана под ребро, чтоб не кашлял. Мы не хотели пропустить ни слова.
– С девушкой, которая? – повторил Ат Науде тоном глубокого понимания, чтобы воодушевить Джонни Куна на продолжение рассказа.
– Да, взять девушку вроде этой Крошки Хаасбрук из «Чужого ребёнка», – сказал Джонни Кун. Джури Стейн зевнул. Никому не хотелось слушать это всё снова.
– Вообще, если девушка и совершила ошибку, – продолжил Джонни, немного робко, как будто он заметил наше разочарование, – то на это есть какая-нибудь причина. Может быть, причина, не показанная в пьесе. И такая, которую мы, сидя здесь в гостиной Джури Стейна, не имеем права судить.
Гейсберт ван Тондер стал прочищать глотку, как будто для ещё одного смешка. Но на полпути передумал.
– И в этой последней пьесе, – добавил Джонни Кун, – если бы Жак ле Франсэ в самом деле любил эту девушку, он не ревновал бы так.
– Да, жаль, что Труйда Зимерс в конце была вот так убита, – заметил Ат Науде, – Её друзья в пьесе должны были понять, что у Жака ле Франсэ на уме, и вовремя предупредить полицию.
При этом он подмигнул – разумеется, чтобы завести юного Вермаака.
Учитель начал объяснять, что такой финал свёл бы на нет весь смысл драмы. Но мы уже утратили интерес к теме. А вскорости подъехал, подняв облако пыли, почтовый грузовик, и мы поспешили забирать свои письма и молочные фляги.
Так что мало кто слушал рассказ юного Вермаака про человека, написавшего пьесу. Не того, кто перевёл её на африкаанс – того, кто её написал. Этот писатель выставлял лошадиные головы перед своим театром, говорил Вермаак, а когда умер, то оставил жене ту из своих кроватей, что была похуже, или что-то в этом роде.
Перевод: Африканец
Редактор перевода: Агафья